Урусут - Страница 174

174

– А у меня мама. И папа.

Анна разделась, забралась под одеяло, повернулась к Нине спиной – свет «айпэда» женщине мешал, и начала засыпать с одной лишь мыслью: «кома». Кома-кома-кома-кома… Что мы о ней знаем? Что это очень плохо. Что человек лежит – вроде он есть. А вроде и нет. Бедный ребенок. Как до нее это все доносить?

IV

– А-а-а-а-а! – Белый Лоб выпрямился на кровати, испуганно озираясь.

Мир выглядел в непривычном ракурсе, он хотел протереть глаза, но ладонь справа легла на повязку, открылось только левое око. Белый потолок, белые стены. Комната. Большая. Очень большая. Запах. Очень тягучий и плотный. Цветы. Цветы? Он приноровился, посмотрел одним глазом. Каких только нет! Вдоль стен, в углах, вазы-вазы-вазы… Что ж, цветы лучше, чем похоронные венки. Он жив? Он жив! Опять. Поднес ближе руку – все с непривычки не мог сфокусироваться. А ладошка-то здоровая, не детская! «Назад в будущее»? В вене торчал катетер, из него вела трубка к капельнице. Кап-кап. Больница. Не тюремная. В тюрьме цветы не дарят и палаты по пятьдесят квадратных метров не выделяют. Опять проделки Камушка?

К груди прикреплялись с помощью присосок датчики, от которых куда-то назад, вбок, вели беленькие проводки. Он скосил глаз и увидел сразу три монитора с показателями. Ого!

Так. Что он помнит? Они с Григорием идут по коридору. Длинный коридор, сырой мрачный подвал. Лубянка. Он спрашивает у Гриши фамилию. Да, так и было. И тот бьет его по голове. По затылку. Резко, сильно, чем-то очень-очень тяжелым. Рукояткой пистолета? Да ну. Хотя не битой же. Да, наверное – рукояткой пистолета. Олег вырубается. И… И ничего. Какой сейчас год? Если больница, то должна быть красная кнопка за подголовником койки. Как же тяжело двигаться! Однако.

Пока Белолобов переворачивался на бок, чтобы посмотреть на стену за спиной, в палату вошла женщина в белом. Молодая женщина, без косы в руках. Значит, это совсем не та женщина в белом. Просто медсестра. Ладонями она держала вазу с водой – дверь толкала ногой. Вошла и застыла.

– Ой, – сказала она и мелко задрожала.

– Ой-ой, – ответил Олег. – Милая, ты чего? Подходи ближе, не стесняйся.

Она отчаянно замотала головой. Потом произнесла:

– Не-а.

– Чего боишься? – спросил больной, но она поставила вазу на пол и мигом умчалась.

Вот новость. Испугалась. Что происходит? Пора привыкнуть к зигзагам. Год, год, год, какой сейчас год? Он откинулся на подушку. Ах, да, кнопка. Урий, где у него кнопка? Е-мое, и башка трещит. Вот двинул гэбист, так двинул…

За дверью послышались крики, которые нарастали и раздавались все ближе и ближе. Он прекратил поиски, откинулся на подушку. Дверь распахнулась, и в палату влетели сразу три врача. Главным, видимо, являлся толстяк с двойным подбородком, который кинул беглый взгляд на мониторы, подскочил к Олегу, схватил его за запястье, нащупывая пульс, а другой рукой потянул вверх веко.

– Вы меня слышите? – заорал он в самое ухо.

Белолобов дернулся.

– Что ж вы так кричите, любезный? – спросил он.

– Говорит! – еще сильнее крикнул доктор, обращаясь к коллегам. Те радостно затрясли головами.

– Я еще и на машинке… Швейной… – заметил Олег. – Почему я не должен говорить, не подскажете?

– Э-э, – толстяк, секундой ранее улыбавшийся во весь рот, вдруг посерьезнел. – А-а… как бы вам объяснить… Пока рано об этом, хорошо? Вы будете волноваться. И… Нам срочно нужно провести дополнительные исследования вашего состояния.

– Да нормальное состояние! Только чуть подташнивает и голова кружится – но я знаю, скоро пройдет, только время надо. А насчет «волноваться» – я скорее забеспокоюсь, пребывая в неведении, чем обладая хоть какой-то информацией. Доктор, какой сейчас год?

– Э-э… – эскулап повернулся к товарищам. – Частичная потеря памяти.

Те опять согласно затрясли головами.

– Э-э… 2012-й.

Олег захохотал.

– Ах-ха-ха-ха-ха! – из глаза потекли слезы. От смеха. – Обалдеть! Месяц?!

– Ну… Февраль.

– Где я?

– В клинике, естественно.

– Естественно, какого направления? Кардиология, травматология? Что со мной – обморожение, переломы? Почему на глазу повязка?

– А… Э-э… – толстяк повернулся к коллегам и предложил: – Присядем?

Те схватили стульчики у стен, один из них подали начальнику, тот грузно на него опустился и сказал:

– Направление… Э-э… Нейрохирургическое…

– Понятно, – новость оказалась не слишком радостной. Но дома, дома, живой – ох, но как это возможно, ну Камень, ну, талисман Тимура… – У меня что-то с головой?

– Э… Ну, не «что-то», а вполне себе нечто.

– Доктор! – скривился Белый Лоб. – Ну, взрослые люди, вы же видите, что я адекватен, ну что за секреты? Я нормально себя чувствую. Нормально! А будете секретничать, мне станет плохо. Что со мной?!

– Я, – положил руку себе на грудь собеседник, – ваш лечащий врач и начальник отделения Сергей Аркадьевич. А это – мои коллеги Губаз Леванович и Александр Александрович.

Коллеги синхронно кивнули.

– Вы, – продолжил эскулап, – э… были в коме.

– Долго? – удивился Олег.

– Поразительно недолго! – все равно вскочил с места доктор. – Всего неделю! В вашем случае это… Удивительно! И выход из коматозного состояния происходит путем восстановления функций центральной нервной системы в обратном порядке их угнетению, медленно, постепенно, а вы – бах! – и уже говорите! Осмысленно, замечу, говорите!

– А зачем мне говорить бессмысленно?

Врач улыбнулся снисходительной улыбкой настоящего профессионала, ведущего спор с абсолютным дилетантом.

– Степень вегетативных расстройств уменьшается постепенно. Бред, галлюцинации – нормально, я бы даже сказал – ничего страшного. Это проходит. Оглушенность, спутанность сознания – привычно.

174